По совести

Виктору нравилась центральная улица деревни вечером, когда шёл снег.

В световых конусах фонарей порхали снежинки, словно бабочки, белые и крупные. Здесь не торжествовала тьма – её отпугивал ослепительно-яркий электрический свет. От этого и на душе у Виктора светлело. Он – электромонтёр, не раз исправлял неполадки на линии. Вдруг на него нахлынула волна какой-то рабочей гордости. «Так, так, Звонарёв, твоя работа вся на виду, - мысленно разговаривал он сам с собой. – Неплохо бы осветить все улицы. Ведь в некоторых закоулках такая темнота,  хоть глаз выколи».

Остановился, вытащил сигареты, чиркнул спичкой. Красноватый огонёк озарил чисто выбритый подбородок с неглубокой ямочкой, аккуратные усики, слегка покрытые инеем. Несмотря на мороз, Виктор распахнул пальто, прибавил шагу. Слабый ветерок приносил с деревенских дворов бодрящий запах сена. Этот запах был приятнее ночью, когда не смешивался с отработанными газами машин и тракторов. Под ногами похрустывал снежок, напоминая скрип половиц, домашний уют и тепло.

Быстро вошёл в подъезд двухэтажного дома, позвонил на площадке. Дверь открыла стройная женщина в розовом простеньком халате, который сидел на ней довольно изящно. В тонких пальцах – красный карандаш. «Тетради проверяет», - подумал Виктор, вглядываясь в её утомлённое лицо.

- Здравствуй, Люда! – весело произнёс Виктор, желая побороть неловкость. Она кивнула, ответила ему тёплым взглядом.

- Я к тебе, как обещал, - щёлкнул Звонарёв по маленькому чемоданчику.

- Да, помню. Проходи, – она улыбнулась. - Решила, Витя, я телевизор в райцентр везти, в телемастерскую.

- Не советую, - Виктор безнадёжно махнул рукой. – Там его не скоро в чувства приведут... Да и хлопоты не твои, мужские.

Он уловил в её глазах благодарность, приблизился так, что ощутил жаркое дыхание на подбородке. Людмила отстранилась.

- Я приготовлю чай. Позовёшь, если что тут понадобится.

- Так точно! – отчеканил с напускной строгостью Виктор. Потом перенёс телевизор на стол, открыл свой чемоданчик и, побрякивая инструментом, изредка прислушивался к лёгким шагам, доносившимся из кухни.

...Людмилу встретил Звонарёв месяц назад. Как-то после сильного бурана, соединяя порванные провода около нового клуба, услышал за спиной полусерьёзный голос:

- Так вот по чьей вине мои ребятишки не посмотрели кино! Оглянулся, с озорством поинтересовался:

- Сколько же их у вас? Шестеро, семеро по лавкам?

- У-у, не угадали. Тридцать человек, целый класс.

На самом деле, шумная детвора гуськом тянулась из клуба, обступила её, cыпались вопросы. Тогда он узнал её имя, отметил мягкую приветливую улыбку. С того дня с работы ходил не спеша мимо школы, чтобы только встретиться с ней, пройтись вместе, поговорить. Теперь не торопился домой к жене – хозяйственной и добродушной Галине. И это на втором году совместной жизни. Прежде Звонарёв забегал к ней на ферму потолковать о том, о сём, подбодрить шуткой. Понимал: тяжело ей возле коров целый день. Ведь работать спустя рукава не могла. А как на собраниях выступала!

Явился на работу с опозданием – не смолчит, заставит отчитаться перед всей бригадой. Своё дело любила, поэтому и болела за него всей душой. Гремела слава о Галине по всему району.

Ребята над Виктором подшучивали: мол, отобъём у тебя эту знаменитость. Да где там! Она души не чаяла в муже. Бывало, задержится на подстанции, поздно придёт. Жена к нему с расспросами: «Случилось что? Проголодался, может?» Без него ужинать не любила.

Посёлок небольшой, все на виду, и вскоре дошли слухи о его свиданиях. Галина не поверила. Мало ли что болтают. Однажды, пряча глаза, Виктор сказал:

- Пойду к деду Егору. Надо старику радио починить.

К подобным отлучкам жена привыкла, и всё-таки больно обожгла догадка: «Неужто обманывает? Сегодня шибко уж намывался, красоту наводил». Высказать - значит обидеть. Попробовала лишь удержать:

- Всегда ты о чужих печёшься, а своего-то ничегошеньки не нажито.

Нахмурился, но ответил спокойно:

- Что ж куражиться, коль люди зовут. Плохо, когда отворачиваться станут. Ну-ка, на щеке что у тебя? – поцеловал не по желанию, а скорее по обязанности какой-то. Поспешно вышел и уже с дороги видел, как Галина помахала ему из окна.

...Звонарёв просиял. Из темноты экрана выплыло лицо певицы, зазвучала завораживающая мелодия песни. В комнату вошла Людмила  с двумя чашечками ароматного чая.

- Уже починил? Верно говорят: дело мастера боится. Присаживайся.

Она суетилась, ставила на стол фрукты, конфеты, пододвинула розетку с вареньем. Виктор с ложечки отправил в рот малиновую ягоду.

- Прелесть. Варила, наверное, мама?

Людмила вздрогнула. По полу покатилось яблоко, сброшенное с вазы неосторожным движением.

- Сама я, - нервно теребила пуговицу на халате. – Моя мама погибла... В сорок пятом, в Берлине.

Звонарёв живо, как по команде встал.

- Извини, – тронул её за локоть, - не знал я...

Она опустилась на стул, стиснула пальцами виски. Взволнованный, немного растерянный Виктор подал ей чашечку.

- Пей. Совсем остыл.

Взяла, но пить не стала, только пригубила.

- Вот ты мне напомнил о маме.

- Люда, я же...

- Нет, нет, не успокаивай, послушай. Маму я знаю по рассказам отца, ещё есть фотография. Представляешь, двое в военном, плечом к плечу. Он в звании лейтенанта, она – сержант. Молоденькая, с улыбкой такой счастливой, а на обороте дата: 1944 год. Время-то какое! А она улыбалась, значит верила в победу, в любовь верила. На фронте пришла к ней первая любовь. Разве она виновата? Тогда в одном батальоне с отцом делили горести и радости. Они друг друга любили, понимаешь?

Потом... Потом я появилась. Вот сижу перед тобой живая, невредимая. Мою жизнь в тылу берегли, а там, на улицах Берлина солдаты своих жизней не щадили. Мама просто под пули лезла всюду, где только были раненые. В одном разрушенном здании что-то замешкалась. Почувствовал отец неладное, и туда... Перевязывала бойца. Он окликнул её, и тут вынырнул гад какой-то с автоматом... Заметила первая, к папке кинулась, хотела спасти. Прикрыла. Спасла... Он положил фашиста ответной очередью. Долго над ней плакал... Ведь они думали пожениться после войны. Папа часто вспоминает о ней со слезами. Мне наказывал: «Встретишь хорошего человека, живите дружно, храните свою любовь и верность, как мы с матерью. Живите по совести».

Внезапно замолчала. Они сидели с минуту, не проронив ни слова. Ровно, ритмично тикали часы. За стеной у соседей бойко бегали дети. Был обыкновенный субботний вечер, каких тысячи в любой семье, под каждой мирной крышей. Людмила встрепенулась, вспомнила, что гость в доме.

- Что это я... Не угощаю.

- Спасибо. Уже поздно, - сбивчиво заговорил Виктор. – Я пойду. Пора мне. Поднялся, направился в прихожую. Вышла и хозяйка проводить его.

- Витя, не знаю, как благодарить тебя.

- Какой разговор... Телефон у тебя есть?

- Нет, но будет, надеюсь.

- Вот установлю, тогда спасибо скажешь.

Она, как несколько часов назад, окинула его тёплым взглядом.

По дороге Звонарёву не давали покоя мысли: «Своим рассказом она что-то затронула во мне. Слушал её, а думал о Галине, чувствовал даже вину перед ней. Почему? Приду домой, и всё будет по-прежнему: расспросы её, заботы… Её заботы, а мои? Нет, она заслужила лучшего внимания, чуткого».

Погружённый в свои думы, вошёл в ограду. В окне горел свет. Постучал не как обычно, а тише, без раздражения. Прямо с порога спросил:

- Ещё не спишь? Вот и хорошо!

- Не сплю. Жду тебя, гулевана, - взглянула с осуждением. - Есть-то будешь?

- Не хочу. Давай посидим.

Удивилась его редкой, ласковой просьбе. Подошла, села на диван рядом. Он обнял её.

- Гляжу, вчера была в этом платье и сегодня...

- Не принцесса. Кастрюлями-то командовать в таком сподручней.

- Чудачка. Хочешь, привезу тебе из города что-нибудь модненькое?

- Ну-ну, деньги лишние завелись?

- С книжки снимем.

- А мотоцикл хотел покупать?

- К чёрту! Расхотел. Лучше мебель новую купим. Диван вот скрипит.

Она засмеялась неожиданно громко, уронив голову ему на плечо.

Давно он не слышал её смеха: звонкого, беспечно-весёлого. От неё веяло какой-то свадебной свежестью. Обрадованный, он подхватил её на руки и закружил, закружил по комнате.

Сергей Лоскутов,

Омск - Гамбург