Подранок
В июле 2007 года меня пригласил в гости мой сосед Станислав Казимирович Осинский отметить своё восьмидесятилетие. Так случилось, что день рождения выпал на среду, середину недели, и его детей, работающих в Омске, не отпустили с работы. Они обещали приехать только в субботу. А жена Станислава Казимировича умерла год назад. Вот и позвал старик ближнего к себе человека – своего соседа, то есть меня, чтобы одному не скучно было в такой знаменательный день.
- Ты пей, пей, - потчевал он меня, - шампанское отличное… Наше, украинское, «Крым». Я ведь всякую гадость пить не буду. Пивал я и французское, и итальянское. Но это лучше!
Не знаю, как насчёт французского – не пробовал, но итальянское употреблять приходилось. Хорошая вещь. Но «Крым» действительно лучше. Видя, с каким удовольствием я попиваю игристый напиток, Казимирыч дополнил:
- Пей, не стесняйся. У меня ещё одна бутылка припасена. Мне дети регулярно из Омска возят. А в субботу ещё привезут.
И вот когда мы приступили ко второй бутылке, Осинский как бы переспросил меня:
- Ты пишешь?!
- Пишу. Так, иногда, про друзей, знакомых, если человек с интересной биографией попадётся...
- Вот, вот! Биография у меня непростая, только кроме меня её никто не знает. Многие пытались узнать, кто такой Станислав Осинский, зачем он заявился в наши края и откуда, какие причины заставили его покинуть родные места. Никому я этого не рассказывал, а тебе расскажу. Чувствую, недолго мне жить осталось. И уносить с собой всё это в могилу как-то тяжело. Расскажу тебе, а ты напишешь в газету «Знамя труда». И мне как бы раскаяние, и людям урок - как не следует делать опасных поступков в жизни… Напишешь?
- Напишу!
И старик начал свой рассказ:
- Летом 1947 года, можно сказать, родился я во второй раз. НКВД при поддержке армии начал глобальную «прочёску» лесов и уничтожение бандеровских отрядов. На нас напали неожиданно, видимо, по наводке. Кто-то из наших, кому надоело скитаться по лесам, сдался органам и выдал дислокацию отряда. Чекисты и солдаты забрасывали наши подземные схроны гранатами, выскакивающих из них бандеровцев косили автоматными очередями. Мой бункер был подальше от остальных. Еще с двумя товарищами по оружию мы успели выскочить и бросились вглубь леса. Но меня ранило в ногу. Два моих друга, подхватив меня под руки, потащили подальше от наступающих «москалей». Но те двигались по пятам, и нам пришлось прятаться в высокой траве под листьями папоротника. Чекисты прошли буквально в пяти метрах. Каким-то чудом нас не заметили.
Выждав, когда всё затихло, мы двинулись в мой хутор (потому, что он был ближайший к этому месту). Точнее, это был не хутор, а небольшое село, в котором находились сельский совет и медпункт. А фельдшером там работала моя родная сестра. Она и выходила меня, поставила на ноги.
Прятались мы в доме моих родителей на чердаке или в сарае, на душистом сене, поэтому частое хождение сюда сестры не вызывало ни у кого подозрений. Хотя, возможно, о нашем нахождении в хуторе всё же знали, но никто нас не выдал.
Время шло. Рана моя подживала, и надо было думать: а что же дальше? Оставаться и легализоваться здесь или подаваться в места, отдалённые от родной Львовщины? Легализоваться – значит сдаться и нести ответ за всё содеянное в лагере или в тюрьме. А свобода всё же лучше, хоть и вдали от родной няньки Украины. Решили мы пробираться в Сибирь.
Но буквально за день до намеченного срока мои боевые друзья, ни сказав мне ни слова, ночью подкрались к дому председателя сельского совета, выбили стёкла в окнах его спальни и бросили туда пару гранат. Ворвавшись в дом, они добили раненых жену и детей председателя, а самого, уже мёртвого, повесили на верхней перекладине ворот. Дом подожгли.
А днём в деревню нагрянули милиция и солдаты. Начали прочёсывать деревню, дом, за домом. Мы затаились на чердаке, предварительно выставив раму чердачного окна и установив возле него немецкий пулемёт. Я держал на прицеле всю улицу. И когда солдаты подошли к нашему дому, нажал на гашетку. Втроём мы уничтожили целый взвод, не менее 30 человек. Правда, потратили на это все оставшиеся гранаты и почти все патроны.
Но теперь уходить надо было срочно. И от чекистов, и от местных жителей, которые стали собираться возле моего дома и кричать, чтобы мы убирались прочь. Собрав деньги у убитых милиционеров и солдат, под слёзы матери и отца, мы двинулись в сторону железной дороги. На ходу запрыгнули в товарняк и поехали на восток. Так, с пересадками, где нелегально в товарных, где легально купив билеты, мы добрались до Омска. Здесь решили разделиться. Один из моих друзей решил ехать на Дальний Восток, в Приморье, где имеется большая украинская диаспора, и осесть там. Второй напарник решил повернуть на юг, в Казахстан, где в то время проживало также немало украинцев. А я подался на север. Я любил лес, любил бродить под кронами деревьев и охотиться на лесную птицу и зверя.
Так я оказался в Муромцевском районе, в вашем селе. Устроился на работу в лесничество. Женился. Жили по тем временам небедно. Как говорится, лес – наше богатство, умей только правильно распорядиться этим богатством. Вот и я действовал с умом. И себя старался не обидеть, и начальству угодить. В результате чего в 1987 году, при выходе на пенсию, был награждён орденом Трудового Красного Знамени и меня даже показали по центральному телевидению. Этот показ чуть не стал роковым. Кто-то на Львовщине узнал меня и донёс в КГБ, что в годы войны я служил у немцев полицаем.
Действительно, в 1943 году меня, 16-летнего подростка, вызвали в немецкую комендатуру и поставили условие: или ехать на работу в Германию, или поступать на службу в местную полицию. Я выбрал второе. Ни в каких карательных акциях я не участвовал, а лишь охранял склад с продовольствием и боеприпасами. Охраняли мы его на пару с немцами (видимо, те не очень-то нам доверяли). Но мой напарник Ганс очень любил «шнапс» и, напившись, уходил спать на квартиру. Воспользовавшись этим, я украл со склада немецкий пулемёт и коробку патронов к нему. Украл как-то бессознательно, ещё не понимая, пригодится ли он мне в дальнейшем. Пригодился…
А когда в сорок четвёртом к деревне подходили части Красной Армии, я не пошёл с немцами на запад, а убежал в лес. Думал просто отсидеться в лесу, пока всё уляжется. Но попал в отряд украинских националистов. А без дела, как известно, бандеровцы не сидели. Немало крови «москалей» (чекистов, совработников), да и украинцев тоже, пролили. Особенно помню, как жестоко вырезали целое село поляков за сочувствие «москалям». И хотя я сам на четверть поляк, стрелял в своих же братьев по крови, иначе было нельзя. Иначе бы меня самого командиры пристрелили или повесили на самом крепком дереве.
К счастью, доказать моё участие в отряде бандеровцев кагэбистам не удалось. Не нашлось ни документов, ни свидетелей. А то, что в полиции служил, так был ещё несовершеннолетний. Можно сказать, силой заставили. Молодой капитан в беседе со мной сказал: «Ладно, живи, старик. Не до тебя теперь. На Украине молодые бандеровцы поднимают голову. Вот с ними нам, видимо, придётся бороться в ближайшее время. А ты поезжай в свою деревню и сиди там тише воды и ниже травы».
…Я сидел, полуразинув рот, забыв про шампанское, которое сладко пенилось в бокале на столе, и только слушал Станислава Казимировича, пытаясь осмыслить всё, что случилось с ним в ранней молодости.
- Вот такова моя изломанная, исковерканная юность. Юность подранка. Ну что, напишешь про меня? - вновь спросил он.
Сергей Таёжный,
с. Кондратьево
|
